По поводу музея в Мск

[Ledi-s-Polenom]

Ребята те, кто из славной столицы, скажите, пожалуйста, как сейчас в музее стало после реставрации? Может кто-то был и фотографировал?

---

[~Марьяна~]

А относительно недавно обнаружила даже стихи о Консуэло.

вот.

* * *

Консуэла! - Утешенье!
Люди добрые, не сглазьте!
Наградил второю тенью
Бог меня - и первым счастьем.

Видно с ангелом спала я,
Бога приняла в объятья.
Каждый час благословляю
Полночь твоего зачатья.

И ведет меня - до сроку -
К Богу - по дороге белой -
Первенец мой синеокий:
Утешенье! - Консуэла!

Ну, а раньше - стать другая!
Я была счастливой тварью!
Все мой дом оберегали, -
Каждый под подушкой шарил!

Награждали - как случалось:
Кто - улыбкой, кто - полушкой.
А случалось - оставалось
Даже сердце под подушкой!..

Времячко мое златое!
Сонм чудесных прегрешений!
Всех вас вымела метлою
Консуэла - Утешенье.

А чердак мой чисто метен,
Сор подобран - на жаровню.
Смерть хоть сим же часом встретим:
Ни сориночки любовной!

- Вор! - Напрасно ждешь! - Не выйду!
Буду спать, как повелела
Мне - от всей моей Обиды
Утешенье - Консуэла!

Москва, октябрь 1919
Марина Цветаева.

@темы: Творчество

---

Здравствуйте!

[~Марьяна~]

Моей душе очень созвучно творчество Марины Ивановны.
Один из любимых моих циклов.

Дон Жуан

Марина Цветаева.
«Дон Жуан»

1

На заре морозной
Под шестой березой
За углом у церкви
Ждите, Дон - Жуан!

Но, увы, клянусь вам
Женихом и жизнью,
Что в моей отчизне
Негде целовать!

Нет у нас фонтанов,
И замерз колодец,
А у богородиц -
Строгие глаза.

И чтобы не слышать
Пустяков - красоткам,
Есть у нас презвонкий
Колокольный звон.

Так вот и жила бы,
Да боюсь - состарюсь,
Да и вам, красавец,
Край мой не к лицу.

Ах, в дохе медвежьей
И узнать вас трудно,
Если бы не губы
Ваши, Дон - Жуан!

19 февраля 1917

2

Долго на заре туманной
Плакала метель.
Уложили Дон - Жуана
В снежную постель.

Ни гремучего фонтана,
Ни горячих звёзд...
На груди у Дон - Жуана
Православный крест.

Чтобы ночь тебе светлее
Вечная - была,
Я тебе севильский веер,
Черный, принесла.

Чтобы видел ты воочью
Женскую красу,
Я тебе сегодня ночью
Сердце принесу.

А пока - спокойно спите!...
Из далеких стран
Вы пришли ко мне. Ваш список
Полон, Дон - Жуан!

19 февраля 1917

3

После стольких роз, городов и тостов -
Ах, ужель не лень
Вам любить меня? Вы - почти что остов,
Я - почти что тень.

И зачем мне знать, что к небесным силам
Вам взывать пришлось?
И зачем мне знать, что пахнуло - Нилом
От моих волос?

Нет, уж лучше я расскажу Вам сказку:
Был тогда - январь.
Кто-то бросил розу. Монах под маской
Проносил фонарь.

Чей - то пьяный голос молил и злился
У соборных стен.
В этот самый час Дон - Жуан Кастильский
Повстречал - Кармен.

22 февраля 1917

4

Ровно - полночь.
Луна - как ястреб.
- Что - глядишь?
- Так - гляжу!

- Нравлюсь? - Нет.
- Узнаёшь? - Быть может.
- Дон-Жуан я.
- А я - Кармен.

22 февраля 1917

5

И была у Дон-Жуана - шпага,
И была у Дон-Жуана - Донна Анна.
Вот и всё, что люди мне сказали
О прекрасном, о несчастном Дон-Жуане.

Но сегодня я была умна:
Ровно в полночь вышла на дорогу,
Кто-то шел со мною в ногу,
Называя имена.

И белел в тумане посох странный...
- Не было у Дон-Жуана - Донны Анны!

14 мая 1917

6

И падает шелковый пояс
К ногам его - райской змеей...
А мне говорят - успокоюсь
Когда-нибудь, там, под землей.

Я вижу надменный и старый
Свой профиль на белой парче.
А где-то - гитаны - гитары -
И юноши в черном плаще.

И кто-то, под маскою кроясь:
- Узнайте! - Не знаю. - Узнай!
И падает шелковый пояс
На площади - круглой, как рай.

14 мая 1917

7

И разжигая во встречном взоре
Печаль и блуд,
Проходишь городом - зверски - черен,
Небесно-худ.

Томленьем застланы, как туманом,
Глаза твои.
В петлице - роза, по всем карманам -
Слова любви!

Да, да. Под вой ресторанной скрипки
Твой слышу - зов.
Я посылаю тебе улыбку,
Король воров!

И узнаю, раскрывая крылья -
Тот самый взгляд,

Каким глядел на меня в Кастилье -
Твой старший брат.

8 июня 1917

@темы: Творчество

---

[Фея в укропе]

Пора снимать янтарь
Пора менять словарь
Пора гасить фонарь
Наддверный.........

февраль 1941 года.

@темы: Творчество

---

[Фея в укропе]

В огромном городе моём - ночь.
Из дома сонного иду - прочь.
И люди думают:жена,дочь,-
А я запомнила одно:ночь.
Июльский ветер мне метёть-путь,
И где-то музыка в окне-чуть.
Ах,нынче ветру дозари-дуть
Сквозь стенки тонкие груди-в грудь.
Есть чёрный тополь,и вокне-свет,
И звон на башне,и в руке-цвет,
И шаг вот этот -никому вслед,
И тень вот эта,а меня-нет.
Огни-как нити золотых бус,
Ночного листика во рту-вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья,поймите,что я вам - снюсь.

@темы: Творчество

---

[Фея в укропе]

Понимаю, что нехорошо выкладывать чужие стихи без разрешения, но я никак не могу связаться с этой чудеснейшей женщиной, пишущей такие потрясающие стихи, посвященные Цветаевой.
Надеюсь, она мне простит. Но стихи и правда потрясающие.

А у нас светлых глаз нет приказа подымать

Я наряжусь в цветы
я опущу глаза
Я всё на свете
Себе прощу

Войду в Маринину тишь-да-гладь
И благодать в себе возвещу.

Я буду тихо
Сплетать слова
Я буду жить
Как всегда, как всегда.

Я буду в рифму
Слагать стихи
Я стану прежней
Как никогда.

(с) Аййршири

@темы: Творчество

---

[Мери-Ли]

"Пушкин - тога, Пушкин - схима,
Пушкин - мера, Пушкин - грань..."
Пушкин. Пушкин, Пушкин - имя
Благородное - как брань
Площадную - попугаи.
Пушкин? Очень испугали!

Очень интересный отрывок нашла у Марины Цветаевой, но откуда он???

@темы: Творчество

---

Ночной неоконченный очерк о Марине Ивановне

[Тиу]

Я повторяла Цветаеву сколько могла — пока не поняла, что повторять за кем-то (не то чтобы плохо, но) не-модно. Эта мода быть собой — она сейчас распространена среди некоторых моих друзей — эта мода является чем-то вроде показателя хорошего вкуса. Так вот, год назад, начитавшись хороших — и по-хорошему её стихов — я писала свои, хорошие, но тоже принадлежавшие — ей. Теперь они другие. Принадлежат то Цветаевой, то Арбениной, то Маяковскому, то Бродскому, то любому абстрактному интеренет-псевдониму.
Мне не хочется принимать этот факт подражания, но сейчас я — злая, эдак по-творчески злая — говорю интонациями О. Памука, "Черную книгу" которого я отложила буквально десять минут назад. И даже это предложение, как и предыдущее, — целиком памуковское.

Возвращаюсь к Марине Цветаевой.
Некоторое время назад — может быть, несколько лет — я называла ее по-свойски: Марина. Это было наивно-доверительное, нахально-детское, почти как к старшей подруге: Марина. Но Марина росла со мной и однажды доросла до Ивановны — в тот день, когда был дочитан двухтомник, состоящий из преимущественно ее зрелых стихов. Мало дочитан — осмыслен наконец.
Понимать Цветаеву, не зная ее самой, не курив с ней на кухне, не беседовав о пустяках, не видев человека — нельзя. И поэтому в каждый ее портрет — особенно фото — вглядываюсь особенно. Представляю эту, описанную современниками, манеру общаться: непреклонность и прямость до резкости. Она (манера) видна: в позе, в небрежности — но не элегантно-блядской небрежности нынешних красоток, а ненавязчивой, полумужской — небрежности поворота головы, небрежности пальцев, сжимающих папиросу. Видна вся Цветаева в складке рта, особенно видна в плечах: знакомые ее говорили о прямоте ее спины, а я бы сказала — о твердости, а это разные вещи. В плечах ее, в шее, в груди угадывается то ли мощь, то ли трагедия, а вернее — все вместе.
Рисованные портреты ее (знаю, что портреты пишут, а не рисуют, но!), конечно, иные. Рисованные мужчинами — женские. Ибо рисовали мужчины — женщину, а надо было — поэта целиком.

Началось все давно.
Цветаева, моя Цветаева, началась в 14 лет. Когда уже были и свои стихи, и множество чужих прочиталось. Цветаева наверняка была и раньше, в зачитанном до выпадения засаленных страниц карманном сборнике поэзии Серебряного века, но каюсь: не запомнились стихи ничем. Наверное, оттого, что были не поняты. (О чем читают девочки в 14? — О любви! Цветаева — да, любовь, но именно в той маленькой серой книжке была Цветаева-взрослая, и стихи были — взрослые, и любовь была - взрослее некуда. Можно спорить: любовь, мол, для всех одна. А дети не знают, что о любви можно писать иначе, чем словом "люблю". Я — стихи пропустила мимо. Слова «люблю» — не нашла.)
Потом была школа — девятый класс, кажется, а вероятнее восьмой; зима. Учили наизусть, но не по программе. Е.А.Г. устраивала литературный вечер, и с ней (и для нее, и ради нее) учили — стихи, отрывки из писем и дневников.
Сейчас еще помню:
Мой Сереженька!
...Если от счастья не умирают, то во всяком случае — каменеют... Прочитала ваше письмо. Закаменела.
Пишу, как слышала: пунктуация Цветаевой явно другая. Но вот прямо сейчас, без одной минуты полночь, полулежа в кровати (локтем — в деревянное ребро изножья), посмотреть нигде не могу.
Итак, школьный вечер. Выступали три класса. Репетировали долго. Спасибо этим репетициям — именно там я, наконец, поняла, как и для чего (для кого) читают стихи вслух. (Читаю я отвратно и сейчас, но что было до Цветаевой — вообще тихий ужас). Она (не репетиция, Цветаева) нас мучила, иначе не скажешь. Не помню, откуда взялось, но была такая установка: Цветаеву по-другому нельзя! (Не умеешь — научим!)
Учились. Мучились.
Читать ее было — мучительное счастье. Слушать — тем более.
Читала «Я с вызовом ношу его кольцо!» — эфроновщину эту (я Цветаеву люблю теперь отдельно от мужа, но это потом). Стихотворение мне (и тогда, и сейчас) кажется безликим. Вообще никаким и ни о чем. Ибо тут она не о себе, а о нем. А как это, простите, о нем, когда она вся — о нас?! Но это тоже позже.
Стихи, — все! — услышанные, выученные тогда с остальными просто потому, что на язык ложились, помню и сейчас, хотя вообще стихи запоминаю плохо.
Постоянно казалось, что их, тех, кто их читает, стихи лучшего моего, про кольцо и красоты чужого лица, которое Марина (не Ивановна еще!) любит сильнее нас.
(Тех, других стихов, впрочем, я точно так же не могла бы прочитать правильно, как не осознала, не вжилась и в свое).
Каждая репетиция была нервной. Девочка на два года старше меня, кудрявая, читала «Кто создан из камня, кто создан из глины...». Это было самое нервное. Виделась и пена, и глина, и море, которого ни тогда, ни сейчас — не видела. Зеленое — цвета зеленки, уроненной в полную ванну воды — море билось и разбивалось о ноги. Ноги были темный, загорелые, а значит, не мои. Пена была пузырчатой, диснеевской. Еще виделось рыжее — что-то — как волосы. И сливалось с другим стихотворением, название которого («Молитва») я узнала много позже. В этом были цыгане, ночи, кони и костры, а заканчивалось оно очень готично: «...и дай мне смерть в семнадцать лет!». Этот, будто заранее оговоренный, возраст, во-первых, приближал Поэта к нам, во-вторых, вся финальная декадентность приближала меня к Поэту. (Ага, субкультуры, обряды, амулеты, стихи о смысле смерти и высших силах — у всех это было).
Было еще «Бабушке»: «Продолговатый и твердый овал/Черного платья раструбы./Юная бабушка, кто целовал/Ваши надменные губы?..» (Помню лучшего всего!)
Сейчас к стихотворению — нежность и всепонимание, тогда было недоумение: зачем оно тут?
Где тут? А вот это самое главное. «Тут» — там — был праздник любви. Долгое, полвечера, повествование о Цветаевой и Эфроне. О камне, обручившем их. («Если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж!»). В общем — о любви.
И вот это уже было понятно.
Не были понятны стихи, не была прочитана биография, но любовь Сереженьки и Марины Ивановны я запомнила сразу. Не важно было, что случится потом: ни революция, ни голод, ни эмиграция, ни аресты, ни письма, ни 41-й год, ни петля в пустой комнате — ничего! Была Марина (почти-я, ибо что ей тогдашней — восемнадцать, я не знала, и это позволяло мне верить, что там — я), и был он, младше Марины (но старше меня), словом, суженый, загаданный и найденный сердоликом.

Потом Цветаева забылась.
Книг ее у меня до сих пор нет, и тогда не было, стихов ее мне больше не читали, и остались только «продолговатый овал» и кольцо вечности (непременно — и всевластья тоже!), которое — с вызовом.
Вернулась я к ней нескоро. Когда — опять же, не помню. Знаю только, что в одиннадцатом классе, когда во мне были уже и мастер и Маргарита, и Айседора Дункан, и Аксинья, и толстовская (нет, не угадали, не Наташа!) княжна Марья, и Пьер (его я любила так сильно, что даже сама венчала с Наташей), и еще много всяких людей-мыслей — в одиннадцатом классе Цветаеву я уже знала. Знала, видимо, прочитав «Мать и музыка», «Дом у Старого Пимена» и «Мой Пушкин». Ибо биографию (с противными цифрами) учить все же пришлось, а вот стихи и все ее «как» и «почему» — нет.
Потом начались сложности.
Понятная Марина Ивановна была вся уже давно выучена-прочитана, а по программе началось: о революции, об эмиграции, плюс философское. Учили к экзамену, зубрили строчки, которые — цитаты. Поздняя Цветаева по-прежнему не нравилась страшно! — языковые изыски особенно.
Тогда и взяла в библиотеке первый крупный сборник ее стихов.
Тогда и началось это сегодняшнее наше с ней взаимопонимание: когда поэт пишет только о тебе, а ты понимаешь это.
Любовь к Цветаевой стала постоянной. Пока не появилась женщина, которая ее (Марину) у меня отвоевала. Первая из тех, кто отвоевал (с наличием мужа у Цветаевой я до того еще как-то мирилась).

Софья Парнок.
Вернее, так: О.Б.
О.Б. просто указала — ненавязчиво — на цикл «Подруга» как он есть, без цензуры, корректуры и прочей гадости. О.Б. нашла портрет Парнок. О.Б. вычитала ту, советски-постыдную, биографию двух поэтесс за 1914-1915 гг., вернее — лично для меня — Поэта (Марины) и поэтессы (Софьи). И речь, конечно, сейчас не о мужском-женском, а о поэтическом, ибо мужественность-женственность дело сугубо личное.
Словом, Цветаева стала ближе еще на полшага. На жизнь даже. Жизнь, о которой не знаешь, и не понятно – хочешь ли узнать.
Это тоже была любовь. (О, отмаза всех времен и народов! — «Я могу влюбиться и в мужчину, и в женщину, и в вещь, и в событие» — Марина Цветаева, Диана Арбенина — даже я стала говорить эти слова).
Цветаева (не понимаю, как) умудрялась ничего не скрывать, и домашние — знали, а это значит — и муж, и дочь Аля были почти забыты, и значит — это была та Цветаева, которая любила всех!

(Понимаю, глядя на экран телефона — третий час ночи — что это полнейшая ересь от литературы и истории. Закругляюсь на сегодня; о Софье Парнок — на свежую голову, а потом, возможно, и о Сонечке Голлидэй (Holiday!), а потом, кто знает, и обо всех других. Особенно хочу о поэтах, ибо это особенная любовь, стихи в стихи. Возможно, Марина и Софья так и получились тогда — стихами).

@темы: Литература, Любовь, Я

---

[Фея в укропе]

Я — есмь. Ты — будешь. Между нами — бездна.
Я пью. Ты жаждешь. Сговориться — тщетно.
Нас десять лет, нас сто тысячелетий
Разъединяют.— Бог мостов не строит.

Будь!— это заповедь моя. Дай — мимо
Пройти, дыханьем не нарушив роста.
Я — есмь. Ты будешь. Через десять весен
Ты скажешь: — есмь!— а я скажу: — когда-то...

@темы: Творчество

---

[Фея в укропе]

...При этом хотелось бы отметить, что Цветаева -- поэт
чрезвычайно искренний, вообще, возможно, самый искренний в истории русской поэзии. Она ни из чего не делает тайны, и менее всего -- из своих эстетических и философских кредо, рассыпанных в ее стихах
и прозе с частотой личного местоимения первого лица единственного числа.
Поэтому читатель оказывается более или менее подготовленным к манере цветаевской речи в "Новогоднем" -- так называемому лирическому монологу. К чему он, однако, никак не подготовлен, сколько раз он "Новогоднее" ни перечитывай, это к интенсивности этого монолога, к чисто лингвистической энергии этой исповеди. И дело совсем не в том, что "Новогоднее" --стихотворение, т. е. форма
повествования, требующая, по определению, при максимальной сфокусированности, максимальной конденсации речи. Дело в том,
что Цветаева исповедуется не перед священником, но перед поэтом. А по ее табели о рангах поэт примерно настолько же выше священника, насколько человек -- по стандартной теологии -- выше ангелов, ибо последние не созданы по образу и подобию Божьему.
Как это ни парадоксально и ни кощунственно, но в мертвом Рильке
Цветаева обрела то, к чему всякий поэт стремится: абсолютного слушателя.
Распространенное убеждение, что поэт всегда пишет для кого-то, справедливо только наполовину и чревато многими недоразумениями. Лучше других на вопрос "Для кого вы пишете?" ответил Игорь Стравинский: "Для себя и для гипотетического alter ego". Сознательно или бессознательно всякий поэт на
протяжении своей карьеры занимается поисками идеального читателя, этого alter ego, ибо поэт стремится не к признанию, но к пониманию. Еще Баратынский утешал в письме Пушкина, говоря, что не следует особо изумляться, "ежели гусары нас более не читают". Цветаева идет еще дальше и в стихотворении "Тоска по родине" заявляет:

Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично -- на каком
Непонимаемой быть встречным.


Иосиф Александрович Бродский. Об одном стихотворении

---

[Лирический герой]

На днях услышала "Расстояния, версты, мили" в исполнении Алисы Френдлих. И поняла, что ненавижу, когда стихи читают вслух. И песни на стихи тоже очень не люблю.
Мне кажется что в стихотворении и так заключено все и даже больше, и никакие звуковые сопровождения просто не нужны.

А вы как думаете?

---

Тебе-через сто лет

[Леди Аконит]

К тебе, имеющему быть рожденным
Столетие спустя, как отдышу, —
Из самых недр — как на смерть осужденный,
Своей рукой пишу:

— Друг! не ищи меня! Другая мода!
Меня не помнят даже старики.
— Ртом не достать! — Через летейски воды
Протягиваю две руки.

Как два костра, глаза твои я вижу,
Пылающие мне в могилу — в ад, —
Ту видящие, что рукой не движет,
Умершую сто лет назад.

Со мной в руке — почти что горстка пыли —
Мои стихи! — я вижу: на ветру
Ты ищешь дом, где родилась я — или
В котором я умру.

На встречных женщин — тех, живых, счастливых, —
Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:
— Сборище самозванок! Всё мертвы вы!
Она одна жива!

Я ей служил служеньем добровольца!
Все тайны знал, весь склад ее перстней!
Грабительницы мертвых! Эти кольца
Украдены у ней!

О, сто моих колец! Мне тянет жилы,
Раскаиваюсь в первый раз,
Что столько я их вкривь и вкось дарила, —
Тебя не дождалась!

И грустно мне еще, что в этот вечер,
Сегодняшний — так долго шла я вслед
Садящемуся солнцу, — и навстречу
Тебе — через сто лет.

Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье
Моим друзьям во мглу могил:
— Все восхваляли! Розового платья
Никто не подарил!

Кто бескорыстней был?! — Нет, я корыстна!
Раз не убьешь, — корысти нет скрывать,
Что я у всех выпрашивала письма,
Чтоб ночью целовать.

Сказать? — Скажу! Небытие — условность.
Ты мне сейчас — страстнейший из гостей,
И ты окажешь перлу всех любовниц
Во имя той — костей.

Август 1919

Когда я это читала-плакала...

@темы: Творчество

---

Бабушке

[Фея в укропе]

Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы...
Юная бабушка! - Кто целовал
Ваши надменные губы?

Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли...
По сторонам ледяного лица -
Локоны в виде спирали.

Темный, прямой и взыскательный взгляд,
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?

Сколько возможностей вы унесли,
И невозможностей - сколько? -
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!

День был невинен, и ветер был свеж,
Темные звезды погасли.
- Бабушка! - Этот жестокий мятеж
В сердце моем - не от вас ли?..

4 сентября 1914

@темы: Творчество

---

так вслушиваются

[assia;]

Так вслушиваются (в исток
Вслушивается - устье).
Так внюхиваются в цветок:
Вглубь - до потери чувства!

Так в воздухе, который синь, -
Жажда, которой дна нет.
Так дети, в синеве простынь,
Всматриваются в память.

Так вчувствовывается в кровь
Отрок - доселе лотос.
...Так влюбливаются в любовь:
Впадываются в пропасть.

Друг! Не кори меня за тот
Взгляд, деловой и тусклый.
Так вглатываются в глоток:
Вглубь - до потери чувства!

Так, в ткань врабатываясь, ткач
Ткет свой последний пропад.
Так дети, вплакиваясь в плач,
Вшептываются в шепот.

Так вплясываются... (Велик
Бог - посему крутитесь!)
Так дети, вкрикиваясь в крик,
Вмалчиваются в тихость.

Так жалом тронутая кровь
Жалуется - без ядов!
Так вбаливаются в любовь:
Впадываются в: падать.

мое любимое у нее... нигде еще не видела такой игры слов) и такого словообразования. по-моему, это просто невероятный стих

---

Расстояние - версты, мили

[Фея в укропе]

Расстояние: версты, мили...
Нас расставили, рассадили,
Чтобы тихо себя вели,
По двум разным концам земли.
Расстояние: версты, дали…
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это сплав
Вдохновений и сухожилий...
Не рассорили – раз-сорили,
Расслоили...
Стена, да ров.
Расселили нас, как орлов –
Заговорщиков: версты, дали...
Не расстроили – растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас, как сирот.
Который уж, ну который – март?!
Разбили нас, как колоду карт!

---

Четыре строки.

[Мышь Таисья]

Это была оказанная мной "медвежья услуга" - попытка анализа стихотворения к уроку литературы для дочери моей подруги:

«Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный...»
(М.И.Цветаева)

Стихотворение «Пора снимать янтарь» написано Мариной Ивановной Цветаевой в феврале 1941 года, в то время, когда, скитаясь по чужим углам, она занималась поэтическими переводами, дабы иметь возможность прокормить себя и сына, и «своих» - авторских стихов практически уже не писала.Это - предпоследнее в её жизни своё... Это - эмоциональный настрой её, выдох, выплеск, стон...
«... Меня всё меньше и меньше, вроде того стада, которое на каждой изгороди оставляло по клоку пуха». И... «Я год примеряю смерть» - вот откуда отчаяние строк:
«Пора гасить фонарь
Наддверный...»

Это троекратно повторённое заклинанием - внутренним состоянием: «Пора, пора, пора...»; эта монотонность монорима (стихотворения с однозвучной рифмовкой) «янтарь - словарь - фонарь», оборванная последним и единственным здесь прилагательным «наддверный», как словом-выдохом. И - безнадежность во всех действиях-глаголах: «снимать», «менять», «гасить».

«Пора снимать янтарь»... Из письма В.А.Меркурьевой, ровно за год до смерти написанного (от 31 августа 1940 года): «Единственная моя радость - Вы будете смеяться - восточный мусульманский янтарь, который я купила 2 года назад, на парижском «толчке» - совершенно мёртвым, восковым,покрытым плесенью, и который с каждым днём на мне живет: оживает, - играет изнутри. Ношу его на теле, невидимо. Похож на рябину».

«Пора менять словарь»... «Словарь» - и сразу у меня возникает ассоциация со словом «перевод», с переводами, которыми зарабатывала скудный хлеб Марина Ивановна; а также с Цветаевской орфографией (автор стихотворения всю свою жизнь, даже после реформы в орфографии, использовала прежнее написание слов: твёрдый знак в конце слова после согласной и букву «ять» вместо «е» в тех случаях, где эта буква писалась когда-то). В письме к Т.Н.Кваниной, датированном 17 ноября 1940 года, она упоминает об этом: «Так как оно (письмо) по старой орфографии - не показывайте его чужим. Но такого письма я бы никогда не написала по новой. Вам ведь пишет - старая я: молодая я, - та, 20 лет назад - точно этих 20 лет и не было!» А в органы власти, не помогающие - мешающие жить, приходилось писать по-новому.

И ещё, «словарь» ассоциируется с фразой из более давнего (от 31 марта 1931 года) послания С.Н.Андрониковой-Гальперн о вечере Игоря Северянина: «Не поёт. Тот словарь ушёл», где выделено «не» и «тот».

И, нельзя не заметить, не отметить, звучащую стоном, криком отчаянным» «а-а-а...» звучащую концовку того самого, трижды повторённого «пора». «Моя трудность (для меня - писания и м.б., для других - понимания) в невозможности моей задачи. Например, словами (то есть смыслами) сказать стон: а-а-а. Словами(смыслами) сказать звук. Чтобы в ушах оставалось одно а-а-а» - пишет Марина Ивановна. И, то же - в «Стихах к Чехии»:
«Пора-пора-пора
Творцу вернуть билет...»

Каждое стихотворение Поэта, будь оно даже небольшим,обрывающимся четверостишием - история, боль, чувство и исповедь. Нет, и не может быть в творчестве ни случайных фраз, ни случайных слов, ни случайных звуков.

---

[Эхо шагов]

Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!

Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной,
И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя...
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились...
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед,—
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь,
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли...
— И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли

---

Цикл стихов "Марине Ивановне"

[Мышь Таисья]

Здравствуйте! Эти стихи писались мной в разное время, объединяет их - посвящение.

Цикл "Марине Ивановне".

* * *
Будто бы кровью – брусникой и клюквою
Яро плеснула на мхи
Осень. Старательно – буква за буквою
Девочки пишут стихи.
Через-душевные, в меру пространные,
Мальчикам посвящены…

Ave, Марина! Бросай свои странные
Вирши под натиск Луны,
Грейся в потоках цветущего пламени
Ветром гудящих печей, -
Не post-серебряный, даже не каменный,
Век этот – просто Ничей.

Как отчуждённо и пусто звучание
Стёртых, оглохнувших слов, -
Бликом живут молодые и ранние,
Косность – не терпит Стихов.
Косность читает себя перед зеркалом,
Что ей твои витражи!
Если – горстями, ладонями, мерками…
Легче не чувствовать лжи.

Анестезией осеннего вечера –
Трезвость его остроты.
Легче не чувствовать? Проще. Но – легче ли?!
Девочки пишут. А ты?..


* * *
"Две великие русские, две подруги богам..."
(А.Розенбаум)

Вы – королева, это Ваше право.
Я преклоняюсь. Не моя вина,
Что в городе, воспетом Окуджавой,
За письменным столом жила она.

На половинки сердцу не разбиться,
А выбор свёл бы целое к нулю.
И всё-таки… как так могло случиться:
Вас уважаю, а её – люблю?!


До Елабуги

Возле дома следы оборви, -
Колокольчик зашёлся бы в плач,
Да малиновый звон не в любви
У хозяев пустующих дач.

Отдышись, привалившись к стене, -
Здесь не слышно собачьей брехни.
Лёг неровно тулуп на спине –
Ты-то знаешь, что крылья под ним.

Бухнут сердцем тяжёлым ключи,
Вскрикнут петли: «Входи, сбережём!»,
И окно в три огарка свечи
Затеплится Твоим мятежом.

Пламя сыто в печи заурчит
И, умаявшись с ним, на порог
Сбросишь ворох промёрзлых овчин.
Ни горба, ни крыла – узелок.

Сколько вольному выдано воль –
Все – его, да глаза не сухи.
Там, в заплечном – словесная соль
И не-хлеб, - разве кормят – стихи?!


* * *
Зовущие лето пустынные пляжи.
В руках у мальчишки цветок сердолика.
А Ты загадала и … боязно даже.
Не вымолвить слова,
Не вымолить крика
У влажных камней под стеной Кара-Дага,
Стоящей в почётном своём карауле …

… Закладка вонзается в томик, как шпага,
Три четверти века промчалось.
Усну ли?


Литературное путешествие в
"Бродячую собаку"

Здесь нет ни коломбин, ни арлекинов,
Ни вывески, ни вечером огней.
Лишь занавес по-прежнему малинов
И тени, тени, тени на стене.
Пуст гардероб, несбыточны афиши,
Куда бы ни метнулся беглый взгляд –
Всё шепчет эхом множимое: «Тише!..»
Владельцы немы, вещи – говорят.

И голос их – простуженный и вещий
От многих сквозняков «железных лет».
Какие здесь звучали прежде вещи!
…Так поезду упрямо смотрят вслед
Отставшие. Узлы воспоминаний,
Где время лекарь, шулер, судия…
И – тьма в оконных переплётах зданий.
И переплёты – оторопь моя.


* * *
Свет… - многоточье. Цветик огневой
Герани на окне. И гроздь рябины
Там, за стеклом – как оберег живой…

Неужто завтра, головой повинной
В ненужном осознании любви,
Судом рассудка сердцу угрожая, –
Мой визави. Мой вечный визави! –
Я завершусь. Не заприметив края
Земли, сорвусь с разреженных высот
В размеренность сиропового быта,
Скажу: «Не тот! И повторю: «Не тот!»
Скажу: «Забыт, как я тобой забыта».

Длинноты рельсов, несходимость шпал,
Втор клавишам межрёберного стука –
Всё уложив в обыденный финал.
Такой, как жизнь, когда бы ни разлука…


Смещая даты

Иглой внутри себя скитаться
У притяженья в кабале.
Но – поздно. Спущен в феврале
Курок на цифре 18.

Плевок осечки – дар судьбы.
О, как отныне станет течь в нас
За единицей – бесконечность,
Поставленная на дыбы!

Какие зоркие слова
Под корешками пустят корни!
И… срикошетят в сорок два
Петлёй, напрягшейся на горле.

Днём раньше – кончится мятеж
Строки, оставленной для писем.
Легко ль – в подставленную брешь
Ладоней, сыпать этот бисер?!

Что унесу в своей горсти?
Чьим откровеньем обмираю?
Прости. За всё меня прости.
Кто мне тебя простит –
не знаю…

---

[Давыдова]

А вот моё любимое:
"Ты, меня любивший фальшью
Истины - и правдой лжи,
Ты, меня любивший - дальше
Некуда! - За рубежи!

Ты, меня любивший дольше
Времени. - Десницы взмах! -
Ты меня не любишь больше:
Истина в пяти словах."

@музыка: земфира

@настроение: бодрое

---

[Эммаги]

Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.

Застынет всё, что пело и боролось,
Сияло и рвалось:
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет всё — как будто бы под небом
И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой,

Виолончель и кавалькады в чаще,
И колокол в селе…
— Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!

К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?! —
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто — слишком грустно
И только двадцать лет,

За то, что мне прямая неизбежность —
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
— Послушайте! — Еще меня любите
За то, что я умру.

~~~~~~~~~~~
М.И. Цветаева